ШАРИК
Приехал я к бабушке Наташе в Саракташ на постоянное место жительства, и собирался перевезти туда жену и трехмесячную дочь.
И жила у бабушки во дворе дворняга, типа «звонка». Этакий черный лохматый комок. Наши отношения не сложились. Шарик демонстративно не признавал меня, стараясь облаять при первой возможности. Я же ненавидел его за то, что он таскал дохлятину откуда только можно. В первый раз, как только учуял ее по запаху, то унес в овраг и выбросил. Через час, проходя по двору, опять учуял этот мерзкий запах. Теперь я эту курицу закопал в самом дальнем углу в огороде. Проходя по двору, опять учуял этот запах, а в огороде зияла яма. Пришлось Шарика серьезно наказать, а курицу завернуть в тряпье и утопить в «Грязном пруду» (был такой за поселком).
С тех пор он меня не облаивал, а, проходя мимо, демонстративно отворачивался…. Меня такое положение вполне устраивало.
Так мы и прожили все лето, сохраняя хрупкий нейтралитет.
Наступила осень. Стало очень холодно. Ночью вода уже замерзала. Часто шел дождь со снегом.
Однажды жена зашла в хату, и, смеясь, сказала бабуле, что ее Шарик ощенился. (Бабушка, с целью экономии дров, жила с нами, а не в своей комнате).
Пошел я в сарай и увидел, что Шарик за угольной кучей вырыл яму, а в яме истошно пищат четыре голых щенка. (А уголь покрыт инеем). Я, молча, вышел из сарая, соображая, что предпринять.
Во дворе лежало большое деревянное корыто, сделанное еще покойным дедом. В нем месили глину, когда обмазывали стены хаты. Уложил я кирпичи, на кирпичи – доски, снял торцевую стенку корыта, и уложил на доски. Но перед этим положил на доски сухую полынь и накрыл полой овчинного тулупа мехом вверх. (Тулуп побили мыши, давно хотел выбросить, но бабуля не дозволяла). Потом к торцу поставил «чайный» ящик, с выпиленными отверстиями. (Получилась двухкомнатная смежная секция, с выходом в бок). Входное отверстие занавесил плотной рогожей. И пошел за Шариком.
Шарик лежал на своих щенятах и смотрел на меня отрешенно и жалобно.
Зная, как он здорово кусается, я ухватил его за загривок, подхватил под животом и потащил к импровизированной постройке. В руках он висел, как дохлый (видно решил, что его несут убивать), но когда я стал пихать его в лаз, стал вырываться и истошно визжать. Но я затолкал в лаз его голову и толкнул вперед.
Шарик бросился внутрь, вглубь. А я отошел подальше и сел на крыльцо, ожидая, что дальше будет.
Видно, он услышал, что я отошел, так как пулей выскочил и метнулся в сарай.
Я терпеливо продолжал ждать. Через некоторое время он выбежал из сарая со щенком в зубах и залез в постройку. Он перетаскал всех щенков и сам там спрятался.
Обычно в деревнях собак не кормят варевом, а бросают куски хлеба. Нашел я алюминиевую миску, приспособленную для хранения гвоздей, почистил ее, налил супу, накрошил хлеба и вбил одно яйцо. И поставил к лазу. Видно он учуял запах, так как оттуда высунулась его недоверчивая морда. Он подошел к миске, озираясь по сторонам. Но голод видно был такой сильный, что он мгновенно сожрал все, почти не жуя. Потом опять скрылся в своей конуре.
Пришлось мне опять воровать для него кости, хлеб и яйца.
А весной меня загребли в армию. И осталась у меня от тех времен фотография, где на первом плане стоит моя годовалая дочь, а на заднем – повзрослевшие щенки, сидящие на крыше своего жилища…
